|
Рефераты |
|
Обломовщина
В чем заключаются главные черты обломовского
характера? В совершенной инертности, проис-ходящей от его апатии ко всему,
что делается на свете. Причина же апатии заключается отчасти в его внешнем
положении, отчасти же в образе его умственного и нравственного развития. По
внешнему своему положению - он барин; "у него есть Захар и еще триста
Захаров", по выраже-нию автора. Преимущество своего положения Илья Ильич
объясняет Захару таким образом:
Разве я мечусь, разве работаю? мало ем, что ли? худощав или жалок на вид?
Разве недостает мне чего-нибудь? Кажется, подать, сделать есть кому! Я ни
разу не натянул себе чулок на ноги, как живу, слава богу! Стану ли я
беспокоиться? из чего мне?.. И кому я это говорю? Не ты ли с. детства ходил
за мной? Ты все это знаешь, видел, что я воспитан нежно, что я ни холо-да,
ни голода никогда не терпел, нужды не знал, хлеба себе не зарабатывал, и
вообще черним делом не занимался
И Обломов говорит совершенную правду. История его воспитания вся служит
подтверждением его слов. С малых лет он привыкает быть байбаком благодаря
тому, что у него и подать и сделать - есть кому; тут уж даже и против воли
нередко он бездельничает и сибаритствует. Ну скажите, по-жалуйста, чего же
бы вы хотели от человека, выросшего вот в каких условиях:
Захар,-как, бывало, нянька, - натягивает ему чулки, надевает башмаки, а
Илюша, уже четырнадцатилетний мальчик, толь-ко и знает, что подставляет ему,
лежа, то ту, то другую ногу; а чуть что покажется ему не так, то он поддаст
Захарке ногой в нос. Если недовольный Захарка вздумает пожаловаться, то
получит еще от старших колотушку. Потом Захарка чешет ему голову, натягивает
куртку, осторожно продевая руки Ильи Ильичу в рукава, чтоб не слишком
беспокоить его, и напоминает Илье Ильичу, что надо сделать то, другое:
вставши поутру - умыться и т. п.
Захочет ли чего-нибудь Илья Ильич, ему стоит только мигнуть- уж трое-четверо
слуг кидаются исполнять его желание; уронит ли он что-нибудь, достать ли ему
нужно вещь, да не достанет, принести ли что, сбегать ли зачем,-ему иногда
как рез-вому мальчику, так и хочется броситься и переделать все самому, а
тут вдруг отец и мать да три тетки в пять голосов и закри-чат:
- Зачем? куда? А Васька, а Ванька, а Захарка на что? Эй! Васька, Ванька,
Захарка! Чего вы смотрите, разини? Вот я вас!..
И не удается никак Илье Ильичу сделать что-нибудь самому для себя. После он
нашел, что оно и покойнее гораздо, и выучился сам покрикивать: "Эй, Васька,
Ванька, подай то, дай другое! Не хочу того, хочу этого! Сбегай, принеси!"
Подчас нежная заботливость родителей и надоедала ему. Побежит ли он с
лестницы или по двору, вдруг вслед ему раздается десять отчаянных голосов: "Ах,
ах! поддержите, остановите! Упадет, расшибется! Стой, стой..." Задумает ли
он выскочить зимой в сени или отворить форточку, - опять крики: "Ай, куда?
как можно? Не бегай, не ходи, не отворяй: убьешься, просту-дишься..." И
Илюша с печалью оставался дома, лелеемый, как экзотический цветок в теплице,
и так же, как последний под стек-лом, он рос медленно и вяло. Ищущие
проявления силы обращались внутрь и никли, увядая.
Такое воспитание вовсе не составляет чего-нибудь исключительного, странного
в нашем образованном обществе. Не везде, конечно, Захарка натягивает чулки
барчонку и т. п. Но не нужно забывать, что подобная льгота дается За-харке
по особому снисхождению или вследствие высших педагогических соображений и
вовсе не находится в гармонии с общим ходом домашних дел. Барчонок, пожалуй,
и сам оденется; но он знает, что это для него вроде милого развлечения,
прихоти, а, в сущности, он вовсе не обязан этого делать сам. Да и вообще ему
самому нет надобности что-нибудь делать. Из чего ему биться? Некому, что ли,
подать и сделать для него все, что ему нужно?.. Поэтому он себя над работой
убивать не станет, что бы ему ни толковали о необходимости и святости труда;
он с малых лет видит в своем доме, что все домашние работы исполняются
лакеями и служанками, а папенька и маменька только распоряжаются да бранятся
за дурное исполнение. И вот у него уже готово первое понятие-что сидеть,
сложа руки почетнее, нежели суетиться с работою... В этом направлении идет и
все дальнейшее развитие.
Понятно, какое действие производится таким положением ребенка на все его
нравственное я умственное образование. Внутренние силы "никнут и увядают" по
необходимости. Если мальчик и пытает их иногда, то разве в ка-призах и в
заносчивых требованиях исполнения другими его приказаний. А известно, как
удовлетворенные капризы развивают бесхарактерность и как заносчивость
несовместна с уменьем серьезно поддерживать свое достоинство. Привыкая
предъявлять бестолковые требования, мальчик скоро теряет меру возможности и
удобоисполнимости своих желаний, лишается всякого уменья соображать средства
с целями и потому становится в тупик при первом препятствии, для отстранения
которого нужно употребить собственное усилие. Когда он вырастает, он
делается Обломовым, с большей или меньшей долей его апатичности и
бесхарактерности, под более или менее искусной маской, но всегда с одним
неизменным качеством-отвращением от серьезной и самобытной деятельности
Много помогает тут и умственное развитие Обломовых, тоже, разумеется,
направляемое, их внешним положени-ем. Как в первый раз они взглянут на жизнь
навыворот,-так уж потом до конца дней своих и не могут достигнуть разумного
понимания своих отношений к миру и к людям. Им потом и растолкуют многое,
они и поймут кое-что; но с детства укоренившееся воззрение все-таки
удержится где-нибудь в уголку и беспрестанно выглядывает оттуда, мешая всем
новым понятиям и не допуская их уложиться на дно души... И делается в голове
какой-то хаос: иной раз челове-ку и решимость придет сделать что-нибудь, да
не знает он, что ему начать, куда обратиться... И не мудрено: нормаль-ный
человек всегда хочет только того, что может сделать; ЗРТО Он немедленно и
делают все, что захочет... А Обло-мов... он не привык делать что-нибудь,
следовательно, не может хорошенько определить, что он может сделать и чего
нет,- следовательно, не может и серьезно, деятельно захотеть чего-нибудь...
Его желания являются только в форме: "а хорошо бы, если бы вот это сделалось";
но как это может сделаться - он не знает. Оттого он любит помечтать и ужасно
боится того момента, когда мечтания придут в соприкосновение с
действительностью. Тут он старается взва-лить дело на кого-нибудь другого, а
если нет никого, то на авось...
Все эти черты превосходно подмечены и с необыкновенной силой и истиной
сосредоточены в лице Ильи Ильича Обломова. Не нужно представлять себе, чтобы
Илья Ильич принадлежал к какой-нибудь особенной породе, в которой бы
неподвижность составляла существенную, коренную черту. Несправедливо было бы
думать, что он от природы лишен способности произвольного движения. Вовсе
нет: от природы он - человек, как и все. В ребячестве ему хоте-лось побегать
и поиграть в снежки с ребятишками, достать самому то или другое, и в овраг
сбегать, и в ближайший березняк пробраться через канал, плетни и ямы.
Пользуясь часом общего в Обломовке послеобеденного сна, он разминался,
бывало: "взбегал на галерею (куда не позволялось ходить, потому что она
каждую минуту готова была развалиться), обегал по скрипучим доскам кругом,
лазил на голубятню, забирался в глушь сада, слушал, как жужжит жук, и далеко
следил глазами его полет в воздухе". А то- "забирался в канал, рылся,
отыскивал какие-то корешки, очищал от коры и ел всласть, предпочитал яблокам
и варенью, которые дает маменька". Все это могло служить задатком ха-рактера
кроткого, спокойного, но не бессмысленно-ленивого. Притом и кротость,
переходящая в робость и подставле-ние спины другим,- есть в человеке явление
вовсе не природное, а чисто благоприобретенное, точно так же, как и
нахальство и заносчивость. И между обоими этими качествами расстояние вовсе
не так велико, как обыкновенно ду-мают. Никто не умеет так отлично
вздергивать носа, как лакеи; никто так грубо не ведет себя с подчиненными,
как те, которые подличают перед начальниками. Илья Ильич, при всей своей
кротости, не боится поддать ногой в рожу обу-вающему его Захару, и если он в
своей жизни не делает этого с другими, так единственно потому, что надеется
встре-тить противодействие, которое нужно будет преодолеть. Поневоле он
ограничивает круг своей деятельности тремя-стами своих Захаров. А будь у
него этих Захаров во сто, в тысячу раз больше-он бы не встречал себе
противодейст-вии и приучился бы довольно смело поддавать в зубы каждому, с
кем случится иметь дело. И такое поведение вовсе не было бы у него признаком
какого-нибудь зверства натуры; и ему самому и всем окружающим оно, казалось
бы, очень естественным, необходимым... никому бы и в голову не пришло, что
можно и должно вести себя как-нибудь иначе. Но - к несчастью иль к
счастью-Илья Ильич родился помещиком средней руки, получал доход не более
де-сяти тысяч рублей на ассигнации и вследствие того мог распоряжаться
судьбами мира только в своих мечтаниях. Зато в мечтах своих он и любил
предаваться воинственным и героическим стремлениям. "Он любил иногда
вообразить себя каким-нибудь непобедимым полководцем, пред которым не только
Наполеон, но и Еруслая Лазаревич ничего не значит; выдумает войну и причину
ее: у него хлынут, например, народы из Африки в Европу, или устроит он новые
крестовые походы и воюет, решает участь народов, разоряет города, щадит,
казнит, сказывает подвиги добра и вели-кодушия". А то он вообразит, что он
великий мыслитель или художник, что за ним гоняется толпа, и все поклоняются
ему... Ясно, что Обломов не тупая, апатическая натура, без стремлений и
чувства, а человек, тоже чего-то ищущий в своей жизни, о чем-то думающий. Но
гнусная привычка получать удовлетворение своих желаний не от собственных
усилий, а от других,- развила в нем апатическую неподвижность и повергла его
в жалкое состояние нравственного рабства. Рабство это так переплетается с
барством Обломова, так они взаимно проникают друг друга и одно другим
обусловливаются, что, кажется, нет ни малейшей возможности провести между
ними какую-нибудь границу. Это нравственное рабство Обломова составляет едва
ли не самую любопытную сторону его личности и всей его истории... Но как мог
дойти до рабства человек с таким независимым положением, как Илья Ильич?
Кажется, кому бы и насла-ждаться свободой, как не ему? Не служит, не связан
с обществом, имеет обеспеченное состояние... Он сам хвалится тем, что не
чувствует надобности кланяться, просить, унижаться, что он не подобен "другим",
которые работают без устали, бегают, суетятся,- а не поработают, так и не
поедят... Он внушает к себе благоговейную любовь доброй вдо-ве Пшеницыной
именно тем, что он барин, что он сияет и блещет, что он и ходит и говорит
так вольно и независимо, что он "не пишет беспрестанно бумаг, не трясется от
страха, что опоздает в должность, не глядит на всякого так, как будто просит
оседлать его и поехать, а глядит на всех и на все так смело и свободно, как
будто требует покорности себе". И, однако же, вся жизнь этого барина убита
тем, что он постоянно остается рабом чужой воли и никогда не воз-вышается до
того, чтобы проявить какую-нибудь самобытность. Он раб каждой женщины,
каждого встречного, раб каждого мошенника, который захочет взять над ним
волю. Он раб своего крепостного Захара, и трудно решить, кото-рый из них
более подчиняется власти другого. По крайней мере- чего Захар не захочет,
того Илья Ильич не может заставить его сделать, а чего захочет Захар, то
сделает и против воли барина, и барин покорится... Оно так и следует! Захар
все-таки умеет сделать хоть что-нибудь, а Обломов ровно ничего не может и не
умеет. Нечего уже и говорить о Тарантьеве и Иване Матвеиче, которые делают с
Обломовым что хотят, несмотря на то, что сами и по умственному развитию и по
нравственным качествам гораздо ниже его... Отчего же это? Да все оттого, что
Обломов, как барин, не хочет и не умеет работать и не понимает настоящих
отношений своих ко всему окружающему. Он не прочь от дея-тельности-до тех
пор, пока она имеет вид призрака и далека от реального осуществления; так,
он создает план уст-ройства имения и очень усердно занимается им,- только "подробности,
сметы и цифры" пугают его и постоянно от-брасываются им в сторону, потому
что где же ему с ними возиться!.. Он-барин, как объясняет сам Ивану Матвеичу:
"Кто я, что такое? спросите вы... Подите, спросите у Захара, и он скажет вам:
"барин!" Да, я барин и делать ничего не умею! Делайте вы, если знаете, и
помогите, если можете, а за труд возьмите себе, что хотите:-на то наука!" И
вы думаете, что он этим хочет только отделаться от работы, старается
прикрыть незнанием свою лень? Нет, он действительно не знает и не умеет
ничего, действительно не в состоянии приняться ни за какое путное дело.
Относительно своего имения (для преобразования которого сочинил уже план) он
таким образом признается в своем неведении Ивану Матвеичу: "Я не знаю, что
такое барщина, что такое сельский труд, что значит бедный мужик, что богатый;
не знаю, что значит четверть ржи или овса, что она стоит, в каком месяце и
что сеют и жнут, как и когда продают; не знаю, богат ли я или беден, буду ли
я через год сыт или буду нищий-я ничего не знаю!.. Следовательно, говорите и
советуйте мне как ребенку..." Иначе сказать: будьте надо мною господином,
распоряжайтесь моим добром, как вздумаете, уделяйте мне из него, сколько
найдете для себя удобным... Так на деле-то и вышло: Иван Матвеич совсем было
прибрал к рукам имение Обломова, да Штольц помешал, к несчастью.
И ведь Обломов не только своих сельских порядков не знает, не только
положения своих дел не понимает: это бы ещё куда ни шло!.. Но вот в чем
главная беда: он и вообще
жизни не умел осмыслить для себя. В Обломовке никто не задавал себе вопроса:
зачем жизнь, что она такое, какой ее смысл и назначение? Обломовцы очень
просто понимали ее, "как идеал покоя и бездействия, нарушаемого по временам
разными неприятными случайностями, как-то: болезнями, убытками, ссорами и,
между прочим, трудом. Они сно-сили труд, как наказание, наложенное еще на
праотцев наших, но любить не могли, и где был случай, всегда от него
избавлялись, находя это возможным и должным". Точно так относился к жизни и
Илья Ильич. Идеал счастья, нарисо-ванный им Штольцу, заключался не в чем
другом, как в сытной жизни,-с оранжереями, парниками, поездками с са-моваром
в рощу и т. п.,- в халате, в крепком сне, да для промежуточного отдыха - в
идиллических прогулках с кроткою, но дебелою женою и в созерцании того, как
крестьяне работают. Рассудок Обломова так успел с детства сложиться, что
даже в самом отвлеченном рассуждении, в самой утопической теории имел
способность останавли-ваться на данном моменте и затем не выходить из этого
status quo, несмотря ни на какие убеждения. Рисуя идеал сво-его блаженства,
Илья Ильич не думал спросить себя о внутреннем смысле его, не думал
утвердить его законность и правду, не задал себе вопроса: откуда будут
браться эти оранжереи и парники, кто их станет поддерживать и с какой стати
будет он ими пользоваться?.. Не задавая себе подобных вопросов, не разъясняя
своих отношений к миру и к об-ществу, Обломов, разумеется, не мог осмыслить
своей жизни и потому тяготился и скучал от всего, что ему приходи-лось
делать. Служил он-и не мог понять, зачем это бумаги пишутся; не понявши же,
ничего лучше не нашел, как выйти в отставку и ничего не писать. Учился он-и
не знал, к чему может послужить ему наука; не узнавши этого, он решился
сложить книги в угол и равнодушно смотреть, как их покрывает пыль. Выезжал
он в общество-и не умел себе объяснить, зачем люди в гости ходят; не
объяснивши, он бросил все свои знакомства и стал по целым дням ле-жать у
себя на диване. Сходился он с женщинами, но подумал: однако, чего же от них
ожидать и добиваться? поду-мавши же, не решил вопроса и стал избегать женщин...
Все ему наскучило и опостылело, и он лежал на боку, с пол-ным, сознательным
презрением к "муравьиной работе людей", убивающихся и суетящихся бог весть
из-за чего...
Предыдущие соображения привели нас к тому заключению, что Обломов не есть
существо, от природы со-вершенно лишенное способности произвольного движения.
Его лень и апатия есть создание воспитания и окружаю-щих обстоятельств.
Главное здесь не Обломов, а обломовщина. Он бы, может быть, стал даже и
работать, если бы на-шел дело по себе: но для этого, конечно, ему надо было
развиться несколько под другими условиями. нежели под ка-кими он развился. В
настоящем же своем положении он не мог нигде найти себе дела по душе, потому
что вообще не понимал смысла жизни и не мог дойти до разумного воззрения на
свои отношения к другим.
<<к выбору сочинения |
|
|
